Псевдо-Зулейха и псевдо-федерализм: какая культурная политика нужна народам РФ?

Фильм «Зулейха», продемонстрированный на центральном российском телевидении, и книга Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза», по которой он был снят, вызвали негативную реакцию разных, порой противоположных идейных лагерей российского общества. И само по себе это было бы нормально для современного плюралистического общества, в котором каждый волен иметь и высказывать свое мнение, будь то о событиях культурной жизни страны или о ее истории.

Однако есть одна сфера, в которой наложение друг на друга культурной и политической плоскостей высвечивает глубокую ненормальность раскрутки яхинской «Зулейхи» в такой номинально федеративной и многонациональной стране как РФ. Как несложно догадаться, речь идет о культурной политике в национальной сфере, в данном случае по отношению ко второму по численности коренному народу страны — татарскому.

Сюжет книги, наверное, уже известен многим читателям сайта Регион.Эксперт, но для остальных вкратце его опишем. В первых главах книги автор описывает деспотический патриархальный уклад крестьянской татарской семьи, состоящей из тридцатилетней Зулейхи, вышедшей замуж в 15 лет и успевшей родить и потерять четырех девочек, ее шестидесятилетнего мужа Муртазы и его матери, как ее называет главная героиня, Упырихи — ослепшей столетней женщины, издевающейся над невесткой при попустительстве своего сына. Дело происходит в 30-е годы XX века, Муртаза как работящий, зажиточный крестьянин становится жертвой раскулачивания и при попытке спрятать зерно от реквизиции его на глазах жены убивает отряд под руководством гпушника Игнатова. Зулейху отправляют в Сибирь вместе с другими жертвами репрессий, где она, оказавшись беременной, рожает сына Юсуфа. И в пересылке, и уже в Сибири, в поселении автор знакомит читателя с разными героями — жертвами репрессий и их вершителями, людьми разных национальностей, социальных и культурных уровней, психологических типажей.

Спустя многие годы между Зулейхой и убийцей ее мужа Игнатовым, ставшим комендантом новообразованного поселения, вспыхивает страсть, но их связь обрывается из-за чувства вины, возникшего у нее, когда она чуть не потеряла сына, сочтя это наказанием за свое поведение. При этом под конец произведения Игнатов описывается автором со все большей симпатией — идейный и пламенный вершитель революционного террора в молодости спустя годы он показывается как человек, ощущающий груз всех своих жертв, относительно гуманный по отношению к своим подчиненным и входящий в конфликт с абсолютно беспринципным лагерным начальством и его сексотами. Как следствие, Игнатова освобождают от должности и увольняют из органов, но напоследок он помогает исполнить мечту уже юноши Юсуфа, который растет в окружении репрессированнх носителей старой дореволюционной культуры и хочет уехать в Петроград-Ленинград учиться рисовать. Игнатов уничтожает его личное дело и выписывает ему документ на имя Иосифа Игнатова, якобы своего сына и сына Зулейхи, после чего тот, пользуясь сменой начальства поселения, уезжает.

Книгу можно рассматривать под разными углами, дискутировать о ее исторической достоверности, литературных достоинствах и недостатках. Но есть одно но, которое в данном случае не позволяет перевести разговор в такую плоскость. И оно заключается в том, что есть тысячи книг, которые можно обсуждать таким же образом — о судьбах мужчин, женщин и семей, о палачах и их жертвах, о муках совести, проблеме выбора, свободе воли и силе обстоятельств, и т. д., и т. п.

Однако в данном случае особое внимание и к книге, и теперь уже к фильму было привлечено не этой общечеловеческой проблематикой, а важной отличительной чертой, выделившей их из прочих подобных сюжетов — их национальным колоритом. Как остроумно заметил кто-то из комментаторов, будь это книга «Людмила открывает глаза», она бы сегодня не привлекла и десятой доли того внимания, которое привлекли книга и фильм о Зулейхе. Привлекли именно как книга и фильм о татарах и написанные «талантливой татарской писательницей», как пытались представить многочисленные рецензенты Яхину, которая сама настаивает на том, чтобы ее именовали не «татарской», а «казанской» писательницей, подчеркивая интернациональный характер казанской культуры.

В итоге книга и снятый по ней дорогостоящий фильм, выведенный на экраны российского телевидения в праймтайм, фильм как бы о татарах как главных его героях, в татарской национальной среде вызвал яростный протест. Почему? Потому что с ее точки зрения он показывает татарскую народную жизнь как зло, от которого Зулейха и ее сын освобождаются физическим уничтожением ее олицетворения — Муртазы (а заодно и его беспомощной матери, оставленной умирать рядом с его трупом) и растворением в чужом, «русском мире», в который сын убитого Муртазы уходит уже как Иосиф Игнатов, усыновленный и спасенный убийцей его отца.

Можно ли возразить такой, национально-ресентиментной трактовке этого сюжета? Можно, но возражения эти будут сделаны уже с «общечеловеческих» или «гендерных» позиций, в то время как особое внимание к книге и фильму привлечено именно их национальным, татарским колоритом. А с национальных татарских позиций этот фильм выглядит однозначно: после пяти веков нахождения в составе России и семидесяти лет жесточайшей ломки своего уклада (а для значительной части татар и предшествующие этапы этой пятивековой истории порой сопровождались схожими ломками) сегодня татарский народ борется за этническое самосохранение против смертельной для него угрозы — ассимиляции. В то время как книга Яхиной и снятый по ней фильм мягко рекламируют или как минимум оправдывают, пусть и как драму неизбежности, эту самую ассимиляцию, то есть отрыв татар от своего уклада, от своей семьи, от своего рода и растворение их в среде и мире, которые показаны как морально, интеллектуально и исторически превосходящие их и неизбежно-торжествующие.

Стоит ли удивляться негодованию, вызванному дорогостоящими съемками и показом этого фильма на российском телевидении в татарской национальной, ориентированной на воспроизводство своей идентичности, среде?

Эта среда и так болезненно воспринимала демонстрацию на экранах российского телевидения и кино снятых при поддержке Минкульта РФ фильмов вроде «Орда» или «Евпатий Коловрат» из-за неизбежных ассоциаций «татаро-монголов» с современными татарами. Но в этих случаях хотя бы можно было сказать, что антиордынский ресентимент является неотъемлемой частью исторической памяти русского народа, который имеет на нее право так же, как татары имеют право на свою — со своими героями и антигероями, праздничными и траурными датами и событиями и т. д.

Однако такая постановка вопроса предполагает, что и татарский народ должен иметь право поведать о своих драмах и героях, даже если это уязвит его соседей так, как фильмы  «Орда» и «Евпатий Коловрат» уязвляют татар. Причем, особую пикантность данной ситуации придает то, что у татар есть не просто такое произведение, но и произведение с такими же названием и схожим сюжетом — книга «Зулейха» Гаяза Исхаки. В ней на основе реальных событий XVIII – XIX веков, когда местная Инквизиция (Новокрещенская контора) вела охоту на потомков насильственно крещеных мусульман, которые пытались вернуться в ислам, показана история одной из таких женщин, которую разлучают с ее любимым мужем-татарином, насильно крестят и выдают за русского православного крестьянина. И описывается как под жестоким гнетом нелюбимого мужа и враждебной среды Зулейха в глубине души сохраняет верность своей религии и умирает морально несломленной.

Представить себе выход такого фильма на российском телевидении сегодня попросту невозможно. Ведь такой сюжет оскорбил бы чувства миллионов православных россиян не меньше, чем фильмы «Орда» и «Евпатий Коловрат» оскорбили чувства многих татар. Однако когда вместо настоящей, известной им Зулейхи как символа борьбы за выживание их народа татарам подсовывают псевдо-Зулейху как символ отказа от него, это воспринимается уже как откровенное издевательство.

Подобная культурная политика «центра» является наглядной иллюстрацией состояния «российского федерализма», точнее, его отсутствия. Ведь если бы он действительно существовал, народы и регионы федерации формировали бы свою культурную политику сами, а федеральная культурная политика либо заключалась бы в поиске компромиссной модели их репрезентации, либо отсутствовала бы за ненадобностью. http://region.expert/zuleyxa/